Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]
— Сергей Ефимович?
Он даже не удивился, увидев меня в своем кабинете.
Просто поднял взгляд от чего-то, что разглядывал, держа в руке. Мне не нужно было присматриваться, чтобы понять, что это — ее фотография.
Пешнин выглядел постаревшим и изможденным, но на его лице, благородном и твердом, застыла холодная решимость.
— Я пришел поговорить с вами, — сказал я, глядя ему в глаза. — Прошу вас, выслушайте меня.
— Поздно.
Он поднес зажигалку к снимку, который держал в руках, и поджег его, затем бросил в пепельницу.
— Подождите! Вы ничего не знаете! Она…
— Поздно. Уходи.
Какое-то время он с нескрываемой ненавистью глядел на меня, потом взгляд его затуманился.
Я шагнул к нему. Я знал, что он сделает в следующий момент. Какое счастье, что я явился вовремя!
Он нащупывал что-то, лежащее на столе, среди грязных стаканов и коньячных бутылок. Это что-то было — пистолет.
Разумеется, он собирался стрелять не в меня.
Я бросился к нему. Отвел его руку. Раздался выстрел. Он оттолкнул меня, но я вцепился в него. Он хрипел, вырывался. По коридору грохотали шаги — к нам неслась охрана.
Наконец, я совладал с ним. Вынул обойму, отбросил пистолет. Закричал ему прямо в лицо, вытирая кровь:
— Послушайте! Не глупите! Мы оба любим ее, она жива! Не глупите, прошу вас! Я верну ее!
Но он не удостоил меня ответом, только продолжал с ненавистью смотреть на меня.
Я исчез с появлением охраны; я знал — за ним присмотрят, по крайней мере до утра, а больше и не нужно.
Я потерял много времени. Все это как будто отрезвило меня. И какая удача, что я первым делом отправился к моему тестю — я не зверь, я человек, и теперь мне было стыдно за все то, что я сделал в этом состоянии помешательства. Я еще должен поговорить с Вакуленко. И Пшенкой. Перед тем, как…
— Женя, здравствуйте.
— О, Игорь! Игорь, это вы?
— Я. У меня мало времени, так что слушайте. Я намерен написать кое о чем. Кое о чем из моего прошлого. И отдать это вам. Хочу, чтобы вы это опубликовали. Вы понимаете?
— Да.
— Это история преступления, поэтому обещайте мне, что будете объективны, никакой отсебятины. Кроме того, я постараюсь найти способ написать вам о том, что будет со мной там, если смогу. Искать меня не надо. Передаю вам права и на мой сайт тоже. На этом действие нашего контракта заканчивается. Вы понимаете?
— Да.
— И последнее. Будьте завтра, в 12:44, желательно с камерой, на 110-м километре МКАД.
— Это там, где…
— Да. Это все.
— Игорь… Игорь, подождите.
— Что?
— Э… Игорь, мне фарси учить?
Я расхохотался и положил трубку. У меня все получится. А Вакуленко не подведет.
Пшенке я нанес визит домой.
— Вы один?
— Это… вы?
— Я.
— Я ждал вас.
— Неужели?
— Вы пришли убить меня?
Я помолчал.
— Не надо, не вставайте с кровати. Вас уволили?
— Взял отпуск за свой счет. — Он дотянулся до пачки, взял сигарету и, продув ее, закурил. — Наверное, уволят… Теперь это не важно. Зачем вы пришли?
— Сказать вам одну вещь. Александр Петрович, зря вы себя в гроб загоняете. У вашего сына не саркома. Диагноз ошибочный. Вскоре это выяснится, откажитесь от химиотерапии. Эта фиброма, опухоль доброкачественная.
У него затрясся подбородок, он вскинулся с кровати:
— Откуда… откуда вы знаете?
Я пожал плечами.
— Вы сами говорили, что ваш сын болен. Все остальное… Я многое теперь знаю и умею. И жена к вам вернется, вот увидите. Ваша реабилитация произойдет вскоре после моего исчезновения и выхода моей посмертной книги. Еще будете интервью раздавать. И проживете… — Сказать ему? Нет, не надо. — …Проживете долго.
— А… вы? — Он, казалось, был потрясен.
— А что я? Вы же хотели, чтобы я был наказан, не так ли? Я наказан. Более чем. Только не тем судом, на который вы рассчитывали.
— И вы… не хотите мне отомстить?
— Хотел. — Я горько усмехнулся. Воспоминание об общей почему-то уже не вызывало во мне никаких чувств. — Вы ведь делали свою работу? Вы верили в то, что делали. И были правы. Жаль, что мы оказались по разные стороны баррикад.
Я оставил его в недоумении и тревоге, но, кажется, исполненного желания попробовать поверить мне. Попробовать жить.
В гараж я успел только к вечеру. К счастью, машина была на месте. Васильича с Аней не было, Урман был один.
Он сидел в «спальном отсеке», явно ожидая меня.
Я опустился рядом с ним.
— Все, готово.
— Ты уверен?
— Да, завтра.
— Тебе нужно выспаться.
— Да… пожалуй.
— Ты… ничего не хочешь мне сказать?
— Нет. Только поблагодарить. За все, что сделал для меня. Остальное — моя забота.
Какое-то время Урман сидел рядом со мной, очевидно, стремясь поймать мой взгляд, но я не глядел на него.
Он дотронулся до моей руки.
— Игорь.
— Да.
— Смерти нет?
Я улыбнулся. И покачал головой.
Послышались приближающиеся шаги, бас Васильича и звонкий смех Ани.
— Гараж не забудь закрыть.
Урман встал с топчана и вышел, закрыв за собой дверь. Некоторое время я слышал, как они спорили; затем все стихло. Ночью — бессонной ночью — я слышал, как Аня приходила. Скреблась, стучала, кричала — но ключа у нее не было, а я ей не открыл.
Они погибли оба, в один момент. Чирк — и готово. Я говорю «чирк» — так как уверен, что взрыв произошел, когда отец, по обыкновению, закурил. Почему он не почувствовал запах газа и как там оказалась мать, неизвестно. Возможно, что-то во мне точно просчитало всю ситуацию от начала до конца, и — я даже боюсь заглядывать в эти глубины — просчитав, направило мою руку. Открывая кран, я вообще ни о чем не думал — в любой другой день, в любое другое время отец, проснувшись, вышел бы как всегда на двор и там, а не в доме, зажег свою всегдашнюю сигарету, или кто-нибудь зашел к нам и почувствовал запах, или залаяла соседская собака, которую мы, подкармливая, часто пускали в дом… Я просто сделал это, и все. И воспринял случившееся как нечто естественное и неизбежное, несмотря на всю внешнюю истерику. Да, что — оба, было неожиданным; я предполагал, что сначала — отец, потом мать, она его намного бы не пережила, они так были привязаны друг к другу и так долго друг за друга цеплялись, и рассуждал об этом в мыслях совершенно свободно, как-то теоретически, а сам, уходя на работу, повернул кран. И, когда соседка со страшным лицом прибежала ко мне в гараж, я уже знал, что она скажет… Стечение обстоятельств. И моя лепта.
Я был свободен. И чувствовал себя тогда так, как будто избавился от оков. Не явись Настя на похороны (кто ее оповестил?), не случилось бы той безобразной сцены с взаимными обвинениями. Сестра была права. У нее не было доказательств, но она, видимо, что-то чувствовала. Но тогда моя совесть молчала. Я считал, что она тоже виновата. Это было так легко — переложить хотя бы часть вины на нее, ведь если бы не она, то… Впрочем, я начинаю повторяться.
Разумеется, я должен написать об этом. Без излишних подробностей — Вакуленко, вопреки моему распоряжению, все равно добавит много от себя. Теперь, я уверен, моя «автобиография» будет полной…
Куда я еду?
Я сам не знал.
Казалось, что-то вело меня: плавный ход машины, тепло… Видимость была ни к черту — по дороге гуляли снежные вихри.
На Ярославском шоссе, сразу за Тарасовкой, выяснилось, что у меня вот-вот кончится бензин.
Я свернул на бензоколонку.
На ней никого не было, только одинокий гаишник заправлял свой «Форд». Где-то я его видел…
Заправившись, я не стал выезжать на трассу, а поехал по занесенной снегом дороге к лесу — соснам, глядящим на меня с холма. И остановился на полпути. Передо мной расстилалось поле.
Я заглушил мотор.
И вышел из машины.
Я глядел на эти сосны, едва сдерживая дрожь. И наконец увидел вдалеке точку. Она приближалась ко мне.
Сердце так бухало в груди, что я вынужден был присесть, взять пригоршню снега, вытереть лицо.
На мгновение у меня потемнело в глазах. Ближе, ближе… Вскоре я уже явственно видел ее.
Она бежала ко мне.
Сквозь снежное поле. Сквозь пургу. Сквозь годы и расстояния. Она бежала ко мне, в легкой шубке, вскрикивая и смеясь, вытирая лицо руками в варежках, падая и снова вставая. Это была она, моя Лиза, и у меня не было сил даже сделать шаг ей навстречу, единственное, что я мог, это раскрыть ей объятия.
И тем более странно было то, что я сказал, когда она бросилась мне на шею:
— Туалет вообще-то есть и на бензоколонке.
— Глупый! Я просто хотела туда. Хотела посмотреть на все это вблизи, там так красиво!
— Обыкновенные сосны.
